Это не учебная тревога - Страница 1

К оглавлению

1

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим Вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Оригинальноеназвание:Courtney Summers «This is Not a Test», 2012

Кортни Саммерс «Это не учебная тревога», 2015

Серия «Это не учебная тревога» #1

Перевод:Нина Павлива

Обложка:Ксения Левченко

Переведено специально для группы:

Любое копирование без ссылки

на переводчика ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Пролог

«Лили,

Я проснулась, и последняя частичка моего сердца омертвела.

Я почувствовала это, открыв глаза».

Сидя на краю ванной, я провожу ногтем большого пальца по внутренней стороне запястья. Прослеживаю им вену, пока она не разветвляется и не исчезает под более мясистой плотью ладони. Лили мучила бессонница. Последние недели до своего ухода она все время принимала снотворное. Я тогда не понимала, что с ней происходит, но сейчас думаю, что уснуть ей не давало чувство вины. Чуть раньше я обыскала ее спальню и, к своему огромному сожалению, таблеток не нашла. А я так надеялась на них. На неё. Как глупо. Мне почему-то казалось, что звезды сойдутся — что в тот день, когда я решу умереть, все само собой сложится как надо. Но этого не произошло, и теперь я не знаю, что делать.

От резкого стука в дверь у меня замирает дыхание, и я поднимаю взгляд от запястья. Я не слышала его шагов. Я никогда не слышу их в самый нужный момент, но отчетливо слышу их сейчас, удаляющиеся по коридору. Выждав несколько минут, я выхожу из ванной и, как и отец, спускаюсь по лестнице вниз. Воздух пропитан его дешевым одеколоном, и мускусный запах такой тяжестью оседает в легких, что мне хочется содрать с себя кожу. При приближении к кухне он становится все сильнее, смешиваясь с более неприятным: запахом подгоревшего тоста. Отец пережарил мне хлеб. Он делает это только когда считает, что я того заслуживаю. Я бросаю взгляд на часы.

На пять минут опоздала на завтрак.

Лучи утреннего солнца, падая из окна над раковиной, золотят всё, к чему прикасаются. Всё видится золотым, а ощущается серым. Рядом с моей тарелкой (с подгоревшим тостом) лежит конверт. Взяв его, я провожу пальцами по кромке. Отец говорит, что это заявление для школы, объясняющее мое отсутствие на уроках. Его прикрытие. Мы скажем, что я так долго сидела дома из-за ходящего по округе гриппа. Я это поняла? Я болела гриппом.

— Дай взглянуть на твое лицо, — требует он.

Я поднимаю подбородок, но недостаточно высоко. Отец протягивает через стол руку, и я машинально дергаюсь в сторону — ничего не могу с собой поделать. Нетерпеливо вздохнув, он обхватывает пальцами мой подбородок и грубо разворачивает лицо к свету. Я неотрывно смотрю на конверт, как будто под моим настойчивым взглядом он может превратиться в письмо от Лили. Письмо, в котором она пишет: «Хей, я сегодня вернусь за тобой». Я бесчисленное количество раз перечитывала оставленную ею записку, обманывая себя тем, что сестра скрыла эти слова за теми, что в действительности написала: «Прости» и «Я не могу больше этого выносить».

Отец отпускает мой подбородок.

«После твоего ухода все стало еще хуже».

Что у меня теперь есть? Отец, уткнувшийся в газету. Мама, похороненная в шести футах под землей. Бросившая меня сестра.

Передо мной на тарелке лежат два обугленных тоста. Я забыла принести масло, стоящее на стойке рядом с холодильником. Без него я не могу съесть этот хлеб, но если я уже села за стол, мне нельзя подниматься, пока моя тарелка не опустела.

В дни, подобные сегодняшнему, мне вспоминается моя единственная ночевка вне дома, у Грейс Каспер. То, как утром мы проснулись с ней вместе и сбежали вниз, даже не одевшись. По радио передавали новости, и оно работало так громко, что родители Грейс вынуждены были повышать голоса, чтобы его перекричать. Они весь завтрак так общались друг с другом. Брат Грейс — Трейс — еще и телевизор включил. Было так шумно, и я была настолько взбудоражена всем этим, что мне кусок в горло не лез, но никто на меня за это не злился. Грейс сказала, что, судя по выражению моего лица, у меня дома всё по-другому, и спросила, как завтракаем мы. Я ей солгала, ответив, что у меня дома всё то же самое, только немного тише.

На самом деле у нас в доме стоит гробовая тишина, если не считать тикающие на стене часы, напоминающие мне, что на завтрак осталось всего три минуты. Отец переворачивает газетный лист. Две минуты. Просматривает тематические объявления. Одна минута. Складывает газету. Время вышло. Он пристально смотрит на меня и на мой несъеденный тост.

— Лучше тебе это съесть, — произносит он.

От резкости в его голосе у меня сжимается горло. Я подцепляю и отрываю заусенец на большом пальце, пытаясь отвлечь себя болью, чтобы наконец-то вздохнуть. В уголке ногтя выступает кровь, но это не помогает. Я всё еще не могу сглотнуть, поэтому молча молю, молю, чтобы что-нибудь случилось — всё что угодно, — лишь бы мне не пришлось есть этот тост, потому что я не в состоянии проглотить ни крошки. Мне не прививали веру в бога, но Лили ушла, а я осталась, и я никогда и ни о чем не просила. Может, мне это засчитается?

— Но если… — Слова с трудом даются мне, глухо срываясь с губ. — Я не…

Отец сверлит меня взглядом.

— Если я не… не хочу есть…

— Ты прекрасно знаешь, что в этом доме не разбрасываются едой.

Наша дверь вдруг начинает сотрясаться от ударов. Отец опускает газету.

1